4867

День рождения на краю смерти. История Бориса Сребника, выжившего в гетто

"Аргументы и факты" в Беларуси № 21. За какое будущее проголосовала Украина? 21/05/2019
Обожжённые о проволоку ладони со шрамами, которые за семь десятков лет не взяли даже морщины, – память, которая всегда с тобой.
Обожжённые о проволоку ладони со шрамами, которые за семь десятков лет не взяли даже морщины, – память, которая всегда с тобой. / Олег Сингареев / АиФ-Россия

Чтобы помнить, не нужно вспоминать. Всё и так стоит перед глазами. Всё и так навеки отпечатано на уже старческих ладонях: морщины не берут эти шрамы, рубцы неподвластны времени. И, умывая лицо, каждый день ему будто снова 7 лет. Мама вылезает за колючую проволоку гетто просить бывших соседей-белорусов укрыть у себя сына. И никогда не приходит назад...

За тех, кто не живёт

Потом он и сам полез под проволоку, по которой шёл ток, — за едой. Ожог, тоска, пустой желудок, животный страх, запахи полицайских сапог и лай их собак — всё до сих пор явно, как сегодняшний день: профессор Сребник, член Нью-Йоркской академии наук, у себя дома на юге Москвы готовится к субботней лекции в Финансовом университете, где 85-летнего учёного ждут студенты, которые поколениями учатся по его учебникам... Как будто память смерти питает жизнь. Которую надо жить долго и счастливо. За тех, кто не живёт... Минское гетто для евреев было очерчено колючей линией на карте города два с половиной года. Гетто отняло у Бориса Сребника маму, деда, всех родственников, друга Майка. Даже день рождения свой он там оставил: не осталось в живых никого, кто был бы свидетелем довоенной жизни мальчика Бори. Кто мог бы сказать, сколько ему было лет, как точно звали его отца... Свой день рождения он указал в паспортном столе, куда после войны и детдома явился получать документ «на наружный вид», просто взяв первую попавшуюся дату. Хотя, может быть, стоило взять 21 октября 1943 г. — день последнего погрома, после которого в тесном сплетении нескольких минских улиц вокруг старого еврейского кладбища не осталось ничего живого.

«Мамочка, пойдём!»

Хотя... Таких дней за эти два с половиной года у него было полно. Вот снежный ноябрь 1941-го. Тесная очередь от заката до рассвета: загнанных в узкий двор хлебзавода людей теснят к машинам, грузят, везут — живыми они не доезжают. Это душегубки, передвижные освенцимы, мобильные газовые камеры. «Мамочка, пойдём, ну пойдём же! Я хочу покататься!» — Боря тянет маму вперёд. Мама, достояв очередь почти до конца, тянет его раз за разом назад, в хвост, под ударами прикладов.

Мог умереть и от голода. Еды в гетто нет: в горстке улиц (Колхозная, Коллекторная, Шорная, Обувная, Хлебная, Мебельный переулок...) люди набиты по нескольку семей в одну комнату. Днём взрослых выгоняют под конвоем на работы за проволоку. Чтобы не умереть с голоду, ходят к проволоке менять вещи на продукты, рискуя жизнью за каждую краюху хлеба. Золотые часы идут в обмен на три луковицы, за бостоновый костюм дают ведро картошки. Картофельные очистки — мальчишеский пир. «Пока лебеда молодая, она вполне съедобна. С одним мальчиком, Майком, после того как мама погибла, мы начали вылезать за проволоку сами. Попрошайничали, копались в мусорных баках, подворовывали на рынке, собирали бычки — в 8 лет я начал курить. Однажды в объедках мы нашли одну мороженую картофелину. Целую! Её вкус и сейчас у меня на языке... А на память о маме у меня нет даже фотографии. Но я и так вижу её лицо».

Колонна узников минского гетто на улице. 1941 год
Колонна узников минского гетто на улице. 1941 год Фото: Commons.wikimedia.org/ Bundesarchiv, N 1576 Bild-006 / Herrmann, Ernst / CC-BY-SA 3.0

В одну из вылазок хватанул проволоку, по которой шло электричество: «прилип» к ней, притянуло вторую руку, которой пытался оторвать от колючки первую, потерял сознание... Очнулся — над головой стоит полицай с «кусачками». «Среди них тоже бывали нормальные люди». Еврейское счастье. Много раз мог погибнуть в погромах. Улица Сухая — у самого еврейского кладбища. В дом набиты люди битком, спят на полу. В подполе — «малина», схрон, убежище. В одну из самых страшных акций, в марте 1942 г., дед Бори спрятал в подпол людей, придвинул сверху кровать, а сам залез в шкаф. Убийцы нашли дом пустым, но, когда скрип их сапог уже почти стих на пороге, старик — астма! — закашлялся в пыльном шкафу... «Через минуту мы услышали два щелчка во дворе... Дедушка нас спас». Самая большая, «общественная», «малина» была под самим кладбищем: сделали подкоп под сараем, сверху насыпали махорки — чтобы собаки не учуяли. Однажды прятались — и начал плакать чей-то младенец. Младенцу не объяснишь, что плакать в «малине» — значит убить всех остальных. Ребёнка придушили.

«Мы, дети, часто бегали прятаться от облав на кладбище, держались за старыми памятниками... Выглядывали из-за них и видели, как роют братские могилы — и как дышит, шевелится земля. Видели, как зимой вели по дороге к кладбищу на расстрел военнопленных: одна лошадь пала, голодные люди разорвали её руками и съели, прямо под пулями немцев...»

«Я живой или мёртвый?»

«Однажды вблизи товарной станции меня заметил немецкий солдат и с пистолетом погнался за мной. Спастись можно было, только перемахнув через забор, но в нём 3 метра. Одна доска была короче других — и я удрал в эту дырку. Когда позже вернулся на это место, не смог даже втиснуться в неё...»

Он мог бы выбрать днём своего рождения и тот октябрьский день, когда пошёл в город один: у Майка окончательно оторвались подошвы на ботинках. Вечером 9-летний Боря вернулся в гетто. Гетто больше не было. «Всех жидов порешили», — сказали стоявшие у оцепления жители города. Не было больше Майка — как и ещё 100 000 человек, в конвейерном порядке уничтоженных за эти 2,5 года на перекрестье нескольких улиц Минска. И только в «малине» под еврейским кладбищем ещё оставались полтора десятка человек — они просидят там почти год, до прихода Красной Армии.

Принудительные работы еврейского населения на железной дороге. Минск, февраль 1942 года.
Принудительные работы еврейского населения на железной дороге. Минск, февраль 1942 года. Фото: Commons.wikimedia.org/ Bundesarchiv, Bild 183-N1213-361 / Donath, Herbert / CC-BY-SA 3.0

Все эти дни стали его вторыми — а затем, третьими, четвёртыми — днями рождения. Как и тот, когда ещё один уцелевший парнишка, Еська (ему было 12 лет), повёл прочь из оккупированного Минска еврейских детей («Нас было девять мальчиков и одна девочка, Майя, Еськина сестра») в лес, к партизанам. На третьи сутки их остановил полицайский патруль: «Развернули нас лицом к кустам и передёрнули затворы. Никто из нас не заплакал. Только было так горько: неужели всё напрасно?!» — «Ладно, пацаны, у нас есть селёдка, а у вас хлеба часом не найдётся?» — переодетые партизаны оставили шутки, помогли перебраться в расположение отряда. До конца войны Боря пробыл в 5-м отряде 2-й Минской партизанской бригады. Перед приходом Красной Армии фашисты чистили леса от людей. «Мы ушли на болота. Прятались в трясине несколько дней, стояли, раскинув руки, чтобы не засосало, пили воду из луж. Потом попали под такой огонь, что я лежал и щипал себя за кожу: не мог понять, живой я или мёртвый... Из всех детей, выведенных из гетто, с болот не вернулся только Еська».

Борис Сребник мог выбрать любой из этих дней для записи в паспорте в качестве своего дня рождения. Но он выбрал ничего не значащее 29 декабря — день, в который просто никто не умер.

После войны попал в детский дом, пошёл в 1-й класс. В 3-м классе начал работать. Помощником киномеханика, слесарем, токарем. Окончил Белорусский институт народного хозяйства, поступил в аспирантуру МГУ. Защитил диссертацию. Женился. Стал профессором Финансового университета при Правительстве РФ. Преподавал в качестве приглашённого профессора в университетах США и Израиля. «Что ж, это всё жизнь...» — задумчиво в мириадный раз рассматривает Борис Сребник свои ладони. У него мягкая улыбка, мягкое сердце и много сил. Потому что во всём есть для него смысл. В каждой минуте жизни — тот смысл, которого не было ни в одном из тех дней, что не стали днём его смерти.

В Москве живут 10 бывших узников Минского гетто. В Беларуси — 56. Четверть века назад, в октябре, на тризне по никогда не увидевшим мира Сребник встретил седую женщину. Это была Майя. «Как жаль, что твой брат погиб...» Женщина крикнула в толпу: «Еська, тут Боря из 5-го партизанского!» Все эти годы Борис Сребник и Иосиф Левин часто звонят друг другу, линия Москва — Стэнфорд. «Привет! Как жизнь, спаситель мой?»

Жизнь продолжается.

Оставить комментарий (0)

Также вам может быть интересно