Человек поющий, который очень любит жизнь

Статья по теме

Дмитрий Маликов: «Страдаю от своей скромности»

За свою сценическую жизнь певец провел самое большое количество концертов в день – 12. Один из его концертов стал самым длинным в истории: выступление началось в 19 часов вечера и закончилось в 7 часов 40 минут утра.

О судьбе

- У меня не было дилеммы - кем быть, - рассказал «АиФ» Иосиф КОБЗОН. - Я окончил горный техникум в Днепропетровске, но не от большой любви к горному делу, а потому что там была хорошая стипендия. Жили мы бедно. Отец работал один, родителям было очень тяжело прокормить шестерых детей. Поэтому, окончив семь классов, я пошёл в горный техникум, чтобы освободить маму от одного лишнего рта. На втором году службы в армии я попал в ансамбль песни и пляски Закавказского военного округа, тогда и появилась мечта стать певцом.

В сохранившейся домовой книге жильцов дома №16 по улице Димитрова города Днепропетровска фамилия Кобзон писалась через букву «п»: Копзон. Буква «б» появилась в ней, когда певец получил на совершеннолетие паспорт. После возвращения из армии будущий певец объявил родным, что поедет в Москву учиться на артиста. «Поезжай, всё равно не поступишь», - махнули на него рукой родственники, считавшие профессию артиста несерьёзной. Но Кобзон вопреки всем предположениям поступил в Педагогический институт им. Гнесиных и через некоторое время познакомился со многими именитыми авторами песен, от которых зависел репертуар, а в конечном счёте - и карьера эстрадного исполнителя.

- Я счастлив, что застал эпоху песенного ренессанса, когда музыку к песням писали Блантер, Соловьёв-Седой, Фрадкин, Бабаджанян, Френкель, когда стихи писали Ошанин, Матусовский, Долматовский, Рождественский, Евтушенко, Гамзатов, Дементьев. Это выдающиеся композиторы и поэты. И мне жаль моих коллег сегодня: у них очень бедный репертуар - и по содержанию, и по жанрам. Никто сегодня не пишет таких песен, как «Издалека долго течёт река Волга». Мои молодые помощники напевают песни, которых я не знаю. Но не знаю не потому, что я старый и не могу их воспринять. А потому, что они не запоминаются. Пришло другое время, другая техника, другие ритмы, другие стихи, другая музыка. Но я никогда не приспосабливался ко времени и не подбирал себе репертуар с позиций шлягерности. Всегда в первую очередь пел стихи. Я себя ни в коем случае не сравниваю с великим Аркадием Райкиным, но зрители на его концертах смеялись до слёз, а когда уходили, молчали и задумывались: «О чём он с нами сегодня разговаривал?» И мне всегда было важно, чтобы люди выходили после моего выступления с таким же вопросом.

О детях

- Моя жена сегодня очень жалеет, что из-за моих гастролей у нас всего двое детей - сын и дочь, а теперь уже семеро внуков. Она говорит: «Вот если бы ты не ездил на гастроли, у нас было бы больше детей». Я очень мало времени уделял семье, детям. Но ничего не мог с собой поделать. Даже когда возвращался в Москву и занимался записями, съёмками, встречался с композиторами - безумно тосковал по гастролям. Каждый раз, когда ты выходишь на сцену, это поединок между тобой и слушателями. И если ты чувствуешь, что публика отвечает тебе взаимностью и происходит слияние твоих эмоций, твоей энергетики и зрительного зала, это и есть, извините за грубое слово, самый сильный оргазм. После таких концертов, проведя несколько часов на сцене, в машине я всё ещё продолжаю напевать.

О фонограмме

- Жена как-то сказала: «Господи, видел бы ты себя, когда выступаешь под фонограмму». А это приходится иногда делать, когда идёт запись телевизионных передач. Для меня это муки ада, потому что приходится выворачивать себя наизнанку и находить в себе те чувства и эмоции, которые были тогда, когда ты это записывал. Во время записи музыки для фильма «Семнадцать мгновений весны» я делал по 20 с лишним дублей одной песни. Режиссёру Татьяне Лиозновой нужен был не Кобзон, а Штирлиц. «Замечательно, вот этот дубль самый настоящий», - говорила она, когда была найдена нужная интонация. И вот этот дубль, пусть даже самый настоящий, ты берёшь и тиражируешь в своих концертах. Это же профанация!

Для меня яркий пример профессионального отношения - это Уитни Хьюстон (царствие ей небесное), которая приезжала к нам на гастроли. Она жутко простудилась в Санкт-Петербурге и на концерте в Кремле хрипела на сцене, плакала, но пела вживую. И я плакал вместе с ней, потому что понимал, как ей больно и что она переживает. Чтобы закон о запрете фонограммы заработал, необходимы средства. Должен быть штат людей, которые будут на концертах проверять: как выступал артист - под фонограмму «плюс» или «минус»?

О прощании

- Когда мне исполнилось 60 лет, я, во-первых, хотел показать пример моим коллегам. 60 лет - серьёзный возраст для исполнителя. Ну а что, вроде свои пенсионные заработал - можно и отдохнуть. Во-вторых, через неделю после того, как отметил 60 лет, я был избран депутатом Госдумы. Но потом один композитор попросил на его вечере исполнить песню, затем другой коллега пригласил спеть в его концерте… Я стал выходить и думаю: «А зачем я, в конце концов, прощался?» Прошло уже 15 лет. Теперь все вокруг говорят: «Мы это уже слышали. В 60 лет ты обещал, что уйдёшь». И по возрасту, и после перенесённых болезней я ту планку, которую всегда держал, и ту высоту, к которой всегда стремился, уже не в состоянии осилить и преодолеть. Я не хочу выходить на сцену слабым, мучительно улыбаться, чтобы зритель жалел меня: «Господи, старый уже. И чего он опять полез на сцену?»

О смерти

- К сожалению, я проводил в последний путь много друзей. В юбилейном концерте у меня была страница памяти, где в облаках проплывают образы любимых нами музыкантов, артистов, поэтов. Что я думаю о смерти? Я ничего не думал о ней, когда на острове Даманский видел во дворе погранзаставы гробы с телами погибших пограничников. Сердце останавливалось от боли, но я думал, что они отдали жизни за свободу и независимость своей страны. Я побывал 9 раз в Афганистане. И после каждой поездки меня спрашивали: «Ты что, самый бесстрашный?» Нет. Но и тогда я не думал о смерти.

Впервые о ней я задумался, когда китайские врачи вынесли приговор и сказали, что у меня рак. И я подумал не о себе, а о том, как мне сообщить об этом Нелли. Когда я пришёл домой, она меня спросила: «Я вижу, с тобой что-то происходит. Скажи мне». Я говорю: «Нель, ты только не очень расстраивайся, но у меня рак». Недолго думая, она тут же сказала: «Ну и что, будем лечиться». И вот это «ну и что» спасало меня все эти годы.

Я прошёл две сложнейшие операции и постоянно нахожусь под наблюдением врачей, лечусь. Но у меня никогда не было мысли о суициде. Я никогда не думал: «Быстрее бы помереть». Потому что жутко люблю жизнь. И когда я приходил в себя, меня терзал только один вопрос: «Буду ли я петь?» А если я не буду петь, зачем жить? Жизнь для меня тогда потеряла бы всякий смысл...

Творческое долголетие

– А вы знаете, мне предрекали творческую гибель в начале моей карьеры. Я не жалел себя. Первым в нашей стране начал петь сдвоенные сольные концерты. Иногда по три – четыре в день. Однажды меня остановил Иван Семенович Козловский и говорит: «Слушайте, Иосиф, мне про вас такую сплетню рассказали...» – «Какую?» Он шепчет: «Что вы по два сольных тянете». Я говорю: «Да что вы, шутки». «Конечно, шутки, – отвечает он. – Это ж только сумасшедший мог придумать». Ну не говорить же было старику, что я иногда и по пять концертов в день пел.

Юрий Гуляев, царство ему небесное, однажды сказал: «Ты сверхчеловек, Иосиф, не может нормальный человек столько петь». Я отвечаю: «А ты попробуй – может, ты тоже сверхчеловек». Он попробовал. Звонит как-то из Донецка: «С ума сойти! Я себя чувствую лучше, чем когда пел один концерт».

Владимир ПОЛУПАНОВ